АЛЕКСАНДР САФРОНОВ
*
|
…А главное – никогда не следует слушать ничьих советов. Ошибся, соврал – пусть и ошибка будет принадлежать только тебе… После всех высоких требований, которые поставил своим мастерством Мопассан, трудно работать, но работать все же надо, особенно нам, русским, и в работе надо быть смелым. Есть большие собаки и есть маленькие собаки, но маленькие не должны смущаться существованием больших: все обязаны лаять – и лаять тем голосом, какой Господь Бог дал. |
А.П. Чехов |
*
|
ХВОСТ ЛЕОПОЛЬДА
Наверное, всякий актер видит страшный сон: он на сцене, а текста не знает – не успел выучить, или идет совсем другая пьеса. Однажды этот сон для меня стал явью.
Не помню точно, в каком году это было – наверное, в 88-м или 89-м. Алексаше было лет одиннадцать-двенадцать, а Кире семь-восемь. В новогодние праздники я повел их в театр на елку. Хороводы с Дедом Морозом, Снегурочкой и зайчиками им уже приелись, они решили просто в очередной раз посмотреть спектакль «День рождения кота Леопольда». Снисходительно дождавшись окончания елочного представления, сыновья сели в директорскую ложу. Я решил сходить по каким-то делам, а по окончании спектакля, через час двадцать, забрать ребят. Почему-то начало задерживали уже минут на десять. Проходя через площадку второго этажа, где мы обычно курили, я увидел унылых мышей – Белую (Ира Дубова) и Серую (Валя Кулагин) – и растерянного помрежа Ирину Маринину.
- Чего ждем? – спросил я.
- Чернышова нет! – выдохнула Маринина.
Володька Чернышов играл Леопольда. Шла вторая дневная елка; отыграв первый утренний спектакль, Чернышов ушел домой. Теперь его нигде не было, домашний телефон не отвечал. Второго исполнителя роли Кота тоже не могли найти – тот знал, что нынче свободен, и куда-то сгинул. Радиотрансляция передавала, как в зале беснуются дети.
- Чего будешь делать – отменять?
- Не знаю… - В Иркиных глазах прыгала паника. – Сан Саныч… может, выручите?.. Полный зал…
- Ты что, чокнулась?! - Спектакль шел уже года три; я видел его на премьере, потом еще раз смотрел с детьми. Леопольд – главная роль, в которой есть песни и танцы под хорошую музыку Колкера. – Иди отменяй, раз такое дело.
Я стал спускаться к служебной раздевалке, но оглянулся: Мыши угрюмо смотрели в пол, Маринина плюхнулась на диван и прикрыла голову пьесой. Я вернулся на площадку. Мыши подняли взгляды, но молчали; помреж выглянула из-под пьесы.
- Поведете меня? – спросил я Мышей.
- Саш, да мы… Все будет нормально… Уж скоко играно! – вскинулся Серый Мыш.
- Сан Саныч, мы все сделаем, подскажем … - лепетала Белая.
- Зови гримера и давай третий звонок, - сказал я, направляясь в гримерную Черныша. – Пока гримируюсь, прочтешь мне первую сцену.
Мышей и помрежа сдуло с площадки. В гримерной висели костюмы двух исполнителей роли Леопольда. Оба актера были хорошие коты - гладкие, упитанные. А из меня тот еще Леопольд. Ну разве что отощавший после мартовских страданий…
Я надел полосатую желто-оранжевую фуфайку с уже пришитым бантиком, полосатые же гетры, коричневые штанишки на лямках и рыжие тапочки с белыми помпонами. Роскошный пушистый хвост трубой на пуговку пристегивался возле копчика, но его я пока оставил, чтобы не мешал гримироваться.
В уборную вбежала гримерша и принялась бинтовать мне голову, чтобы надеть мохнатый парик с кошачьими ушами, а следом влетела запыхавшаяся помреж Ирка и, отдуваясь, проговорила:
- Все… Зрителям дала… Актерам тоже… три раза…
Она открыла пьесу и стала вслух читать:
- «Домик Леопольда. Кот сидит на крыше и поет песенку…»
Я вспомнил: спектакль начинался с песни Леопольда, в ней было куплета три с припевом. Коты пели под фонограмму, однако разевать рот надо синхронно, а я не знаю слов. Как быть?
- Дуй к осветителям, - скомандовал я Марининой. – Пусть кого-нибудь поставят на водящий прожектор и следят за мной, куда бы я ни сунулся…
Ирка упорхнула, а я стал соображать, как гримироваться под кота. Ага, вот мохнатые бровки торчком – наклеил прямо на свои. Теперь усы? Нет, надо что-нибудь сделать с физиономией… Притемнить кончик носа? Но он же кот, а не медведь или собака… Какие носы у кошек? Розовые? Из зала такой не видно… Пусть будет светло-коричневый…
Вернулась Маринина.
- Осветителям передала. Человек уже на водящем…
Я высветлил кожу вокруг рта и зачем-то наставил темных точек, нарумянил щеки и нарисовал какие-то японские глаза, потом наклеил кошачьи усы. Ирка успела прочесть страницы две. Кое-какие слова я запомнил. Динамик в гримерной транслировал детский визг, рев и жидкие хлопки родителей. Спектакль задерживался уже на двадцать минут.
Я пристегнул хвост и побежал на сцену, на ходу наставляя Маринину:
- Значит, так: я буду сидеть на крыше, а ты стой за декорацией, лучше в трубе, и подавай текст… Не знаю, что из этого выйдет…
Я примостился на крыше котова домика. Услышал, как на пульте Маринина сказала в микрофон: «Свет из зала… Фонограмма…»
Прозвучали вступительные аккорды песни Леопольда. Занавес разъехался. Я сидел в белом луче прожектора, передо мной чернел провал зала. На первых словах песни, пропетых знаменитым голосом Калягина, я кубарем скатился в крыши и соскочил со сцены в зал.
Прожекторный луч неотступно следовал за мной. Все три куплета я бегал по рядам, мурлыкал, терся головой о детей и молодых мам. Все улыбались, хотели потрогать мои уши и хвост. Улучив момент, я глянул на директорскую ложу: Алексаша и Киря разинули рты. Они смотрели спектакль уже в третий или четвертый раз и знали, что в нем я не занят.
Наконец, песня закончилась. Я влез на сцену и скрылся в домике. Дальше шла легкая сцена – Мыши доводят кота звонками по телефону. С телефонной трубкой я появлялся в окошке и послушно повторял реплики, что шептала Маринина. Затем сбегал за тортом, который Мыши подсунули Коту. Отведать его надо было на авансцене, но я унес торт к себе на крышу, чтобы знать, что говорить. Мыши подсыпали в торт «озверин», от коего Кот сатанеет. Танец-бой с Мышами был выстроен, но я его не знал, а потому крутил Мышей за хвосты, перебрасывал через себя, следуя их указаниям шепотом «меня направо… меня налево…», швырял в них огромные игрушечные кубики или просто валил на пол. Наверное, выходило по-живому, ибо в глазах Мышей, измотанных новогодней кампанией, вспыхнул какой-то интерес.
Диалог с Тетушкой Кота я опять провел с крыши домика, появляясь то в мансардном окошке, то в трубе. Маринина подавала текст, но между ее репликами слышалось еще какое-то шипенье, и я скосил глаза за кулисы. Там стоял Чернышов! Он обалдело смотрел, как я играю его роль.
Позже выяснилось: это был его первый день в череде новогодних спектаклей. В расписании значилось, что дневной спектакль начинается в два часа, но он решил, это начало елочного представления, которое идет около получаса; потом минут десять дети рассаживаются, и не беда, если еще минут пять-семь подождут. В общем, рассчитал подлец, в самый раз прийти около трех.
- Одевайся!.. Скорее!!!.. – шипела Маринина.
Володька прыснул со сцены и минуты через три-четыре появился в костюме дублера. В очередной раз я скрылся в трубе.
- Дай хвост! – прошептал Чернышов.
Я отстегнул и передал ему мохнатую колбасу.
Интересно, подумал я, как публика отнесется к тому, что в трубе исчез тощий и нервный Леопольд, а появился вальяжный, лоснящийся и упитанный? Вроде, никак – удивленного иль возмущенного ропота не слышалось. Спектакль покатился.
Я плелся в гримерную, думая о том, что все же двадцать минут продержался. Смыл грим, переоделся. Ни по каким делам я, конечно, уже не пошел, а в театральном буфете ждал окончания спектакля – тем более, после задержки играли без антракта – и пробуждался от страшного сна.
- Что это было? – спросили мои ребята.
Я объяснил.
- Жалко, ты до конца не доиграл, - сказал Киря.