Тверской академический театр драмы
Поиск по сайту



Тверской театр драмы

АЛЕКСАНДР САФРОНОВ

*

А для большего идиотизма или, как там в романах говорят, для большей иллюзии, подойдешь к буфету и опрокидонтом рюмочки две-три. Тут уж в голове и в груди происходит что-то, чего и в сказках не вычитаешь. Человек я маленький, ничтожный, а кажется мне, что и границ у меня нет… Весь свет собою обхватываю!
А.П. Чехов «Счастливчик»

*

БОЯЗНЬ ПОЛЕТОВ



Март 75-го стоял очень снежный и студеный. Я только что вернулся с халтуры – ездил в Оленино ставить программу агитбригады. Вечером ко мне домой прибежала помреж Светка Макарова:


- Ты мне по гроб жизни обязан! Молись на меня! В театре были киношники!! Ищут молодого актера. Я наврала, мол, есть один красивый и талантливый… Завтра придут тебя смотреть!


На другой день я «случайно» ошивался у лестницы на служебном входе, когда в театр вошли два незнакомых человека – пожилой и молодой. Светка к ним подбежала и потом позвала меня. Нас друг другу представили, но от волнения я пропустил, кто есть кто и как кого зовут. Решив, что режиссер, конечно же, пожилой, я говорил в основном с ним, а на молодого только изредка поглядывал. Потом выяснилось, что все наоборот: молодой-то как раз и есть режиссер-постановщик Карен Шахназаров, а пожилой – второй режиссер Василий Николаевич Бадаев.


Они приехали снимать короткометражный фильм (20 минут) по рассказу Шукшина «Шире шаг, маэстро!» Свою дипломную работу Карен Шахназаров снимал на «Мосфильме», что было большой редкостью. Обычно студенты снимали дипломы во ВГИКе или, в крайнем случае, на студии Горького. Съемки уже начались, в главной роли молодого врача Солодовникова снимался Борис Галкин – тогда актер театра на Таганке. Внезапно он заболел дизентерией, и его увезли в Москву. У Карена не было времени возвращаться на студию и вновь устраивать актерские пробы, и потому в отчаянной надежде он пришел в наш театр. Вроде бы я ему приглянулся. Он дал мне сценарий и попросил прийти к нему в гостиницу, чтобы почитать сцены с партнершей – Ниной Гребешковой, которая стала очень популярной после комедий своего мужа Леонида Гайдая. Она играла главврача сельской больницы.


Прозу Шукшина я очень люблю, к тому времени прочел почти все им написанное, кроме романа «Я пришел дать вам волю» и повестей «А поутру они проснулись» и «Точка зрения», опубликованных позже. Дома я перечел рассказ «Шире шаг, маэстро!», прочитал сценарий и пошел к Карену в гостиницу. Там мы с Гребешковой прочли пару сцен, и она сказала:


- Знаете, мне с Сашей легко.


И Карен на свой страх и риск утвердил меня на роль, не согласовывая с московским руководством. Сниматься предстояло на следующий день.


Съемки – натура и интерьеры районной больницы – проходили в Медном, что в 28 километрах от Твери. Волновался я жутко – первый раз в настоящем кино! Я был страшно зажат, ноги дрожали и не слушались, но, по счастью, начали со статичных крупных и средних планов. Сняли два кадра, и группа уехала обедать в районную столовую. Я остался на площадке. Сидел в рентгенкабинете, где в тот день проходили съемки, курил и с тоской думал: «Ну все!.. Сейчас они вернутся и скажут: «Извините, мы ошиблись. Нам таких зажатых артистов не надо. Сниматься вы не можете, до свиданья». Группа вернулась с обеда, но никто ничего не сказал, и съемки продолжились.


В Медном же снимали сцены в свинарнике и на складе, где Солодовников пытается получить кровельное железо для больничного холодильника. Все артисты, игравшие в этой ленте, были известными профессиональными киноактерами. «Мужика с батогом» - играл однорукий актер Николай Смирнов. Когда-то он снимался у Герасимова в «Тихом Доне» (Петр Мелехов), сильно пил, повздорил с могущественным режиссером, и тот сделал так, что его вообще прекратили снимать. От безысходности Смирнов запил еще сильнее и пытался застрелиться из ружья, но лишь отстрелил руку. После этого Герасимов его простил, и Смирнов еще много снимался в эпизодических ролях. Заведующего свинофермой играл Владимир Маренков, а кладовщика - Георгий Бурков, в то время служивший в театре имени Станиславского.


Буркова я знал по фильмам «Печки-лавочки» и «Зигзаг удачи», он мне очень нравился. Еще я знал, что он дружил с Василием Шукшиным. Но в тот раз он приехал на один день для съемок в коротком эпизоде, и мы общались только на площадке, больше ни о чем не разговаривали. Но даже в маленькой сцене было видно, какой потрясающей органики этот актер. В гамаке раскачивался и лениво тянул слова неподдельный «лупоглазый кладовщик Морозов», который пытался выморщить у меня трешку на похмелку. Это самая яркая сцена в фильме.


Съемки закончились, прошло озвучание. Я получил бешеные деньги: триста рублей за съемки и двести рублей постановочных (в театре платили 75 руб. в месяц). Меня поставили на актерский учет. В этом помог Василий Николаевич Бадаев, поскольку тогда театрального диплома у меня еще не было, а инязовский всех удивлял. Всю картину Василий Николаевич меня опекал, подсказывал, успокаивал. Он – мой крестный в кино.


Следующая встреча с Георгием Ивановичем произошла в 1979 году и опять на картине Карена Шахназарова. К этому времени я уже снялся в главных ролях в фильмах «Кафе «Изотоп», «Дуэнья» и сыграл Энгельса в телевизионной картине «Карл Маркс. Молодые годы» Льва Кулиджанова. Карен снимал на «Мосфильме» свой первый полнометражный фильм «Добряки» и вновь заменил мною актера – студийное руководство не утвердило на роль Ложкина хорошего артиста Виктора Сергачева. В этой картине Шахназаров собрал подлинное созвездие актеров: Николай Волков старший, Юрий Леонидов, Виктор Шарлахов, Владимир Зельдин, Валентин Никулин, Лариса Пашкова, Валентина Теличкина, Татьяна Васильева. Просто стоять в кадре вместе с легендарными артистами было лестно до щекотки, а меня еще ждала сцена с Николаем Волковым, которого я с детства помнил по старику Хоттабычу! Георгий Иванович Бурков играл главную роль – Кабачкова; мы увиделись на студии еще до съемок, и он меня узнал, что было приятно.


Потом мы встретились вот каким образом. Натурные съемки проходили в Кисловодске. Самолет вылетал поздно вечером, почти ночью. Я приехал в Москву, на вокзале меня ждала студийная машина, и мы поехали к театру Станиславского, чтобы после спектакля забрать Буркова и ехать во Внуково. Мы с администратором сидели на заднем сиденье, Бурков сел к водителю.


- Ой как же мне плохо! – сразу сказал он. – Сам не понимаю, как отыграл спектакль. С такого бодуна – думал, упаду! Давай скорее в аэропорт, там ресторан открыт…


Мы уже выехали из города, но он не переставал кряхтеть, стонать и причитать. Мне стало его жалко.


- Потерпите немного, Георгий Иванович, - сказал я. – Сейчас доедем, сядем в самолет, взлетим и оприходуем мою четвертинку.


В самолетах я нервничал, и поэтому всегда брал в полет плоскую коньячную фляжку с водкой. Татьяна Васильева, с которой мы уже несколько раз вместе летали (познакомились мы только на этой картине, хотя перед тем оба снимались в «Дуэнье», но там общих сцен у нас не было, и мы даже ни разу не встретились), к этому привыкла и спрашивала: «Взять не забыл? Наливай!» Она тоже нервничала и говорила, что боится оставить сиротой полугодовалого сына Филиппа. После того как мы распивали чекушку, она уже не боялась полета: «Что это моторы так шумят? Пойди скажи, чтобы выключили, разговаривать мешают».


- Стой! – заорал Бурков шоферу. – У тебя есть, что ли? С собой? И ты молчал? Ну ты садист! Давай сюда!


Я отдал ему фляжку и два бутерброда с сыром. Бурков сходу ополовинил фляжку и сжевал бутерброд.


- Фу! – выдохнул он. – Теперь нормально, можно ехать.


- А как же лететь? – заныл я. – Без водки мне страшно.


- Не боись, в ресторане возьмем. – По пути он допил, что оставалось.


В аэропорту мы пошли в ресторан и сели за столик.


- Водки не держим, - известил официант.


Бурков распорядился принести бутылку коньяку и какие-то салаты. В полет мы уже ничего не взяли.


В самолете мы сидели рядом, и он рассказывал о Василии Макаровиче Шукшине. Они познакомились на картине «Печки-лавочки». Шукшин вызвал его на пробы; оба сразу приглянулись друг другу, и проба состояла в том, что они спрятались в костюмерной, пили болгарское крепленое вино «Варна», а Шукшин говорил о предстоящем фильме и жизни вообще… Бурков хотел поставить сказку «До третьих петухов» и рассказывал, как Василий Макарович над ней работал… Говорил о съемках «Они сражались за родину» и смерти Шукшина. Ночью у Василия Макаровича болело сердце, а утром Бурков зашел к нему в каюту и подумал, что Шукшин спит – лицо было очень спокойное…


В Кисловодске я снялся в одной сцене и улетел домой играть спектакль. Когда через несколько дней вернулся, группа была в простое – у Буркова случился сердечный приступ. Все эти дни он довольно крепко поддавал, а потом еще снимали сцену, где он на руках таскает Васильеву – тетеньку весьма крупную. Каждый день приезжали врачи, Буркова кололи. Потом один врач сказал:


- Вот видите – всего три дня, и вам гораздо лучше.


- Когда завязываю с выпивкой, на третий день мне всегда лучше, - ответил Георгий Иванович.


На четвертый день назначили ночную съемку. Дежурила «Скорая помощь» - на случай если Буркову станет плохо. Снимали сцену, когда на вокзале Ложкин пытается поймать Кабачкова, а тот буквально выскальзывает из рук: Ложкин хватает его, но в руках остается пиджак Кабачкова, потом рубашка и т.д. В конце сцены Ложкин мечется по пустой платформе, где валяется одежда, и вопит: «Кабачков!!!» Идея была в том, что Кабачков как жизненное явление неуловим и неистребим. Сцена эта в фильм не вошла. Вообще картина получилась не такой, как ее задумывал Шахназаров. Руководитель объединения Георгий Данелия вмешивался в творческий процесс, требовал переделок и даже сам пытался что-то монтировать – так говорил Карен. Мой персонаж изменился до неузнаваемости: от характера до костюма.


Переснимался я просто в своей одежде. Многие мои сцены выкинули. Результат мне не нравится, но процесс я вспоминаю с удовольствием. Бурков мог оправдать что угодно – сложную сцену раздевания на вокзале он сыграл предельно органично. Поражали его фантазия и раскованность. Сыграть с ним сцену – все равно что получить мастер-класс.


На следующий день мы вместе улетали в Москву. Машина повезла нас в аэропорт Минеральных Вод.


- А ты водку купил? – вдруг спросил Георгий Иванович.


- Нет… - ответил я.


- Ты же боишься летать.


- Я из дома боюсь, а обратно – ничего.


- Нет уж, боишься – так боишься. Иди покупай.


Машина остановилась, я пошел в магазин.


- Только большую бери, не четвертинку! – вслед крикнул Бурков. – Вдруг задержка рейса, станешь нервничать и все раньше времени выпьешь.


Мы приехали в аэропорт.


- А чем же ты закусишь? – забеспокоился Георгий Иванович.


- Да ладно, в самолете карамельку дадут.


- Вот еще! Конфетками только алкаши закусывают. Вон, беляши продают. Иди возьми штуки три… Нет, четыре – лететь долго, проголодаешься.


В самолете еще до взлета он попросил у стюардессы минеральной воды. Та его узнала, улыбнулась и мигом принесла чашечки.


- Ну выпей, чтоб не бояться, - велел Георгий Иванович. Я сорвал с бутылки жестяную косыночку. – Ладно, плесни и мне глоточек.


- Да вы что! Вы же только после приступа!


- Ничего, немного можно… Ну ты уж совсем – как воробей пописал. Лей до рубчика.


Я налил, Бурков махнул плошку и сказал:


- Ты на меня так смотришь, будто хочешь спросить: «А вы сейчас не умрете?» Не боись, все нормально.


Под беляши мы уговорили бутылку, а Бурков рассказывал мне о знаменитом театральном режиссере Алексее Диком. В сталинские времена тот сидел, и вот за что: они с приятелем навестили могилу друга, выпили, на холмике оставили, как полагается, стопку водки с хлебушком, но еще и записку – «Спи спокойно, дорогой Вася. А если проснешься, ничего хорошего здесь не увидишь».


Однажды Дикий был на гастролях в Киеве, и его пригласили провести репетицию в местном театре. Там ставили какую-то пьеску типа «Когда казаки плачут»: казачки решают наказать мужей, уходят из домов, и мужикам приходится самим справляться с хозяйством. Дикий провел одну репетицию и поставил единственную сцену, которая спасла спектакль – только из-за нее публика валила валом. Казаки готовят обед и хотят сделать вареники. Сначала они шашками рубят тесто, но потом решают не чикаться и приготовить один большой вареник на всех. Бочками раскатывают тесто, бадьями таскают начинку и т.п. Зрители умирали со смеху.


С Георгием Ивановичем было очень интересно. Больше на съемках мы не встречались, только в коридорах «Мосфильма» - здоровались, перебрасывались парой фраз. На сцене я его не видел, только в кино, и всегда его работы меня восхищали. Но лишь прочитав дневники Буркова «Хроника сердца», опубликованные после его смерти, я по-настоящему понял, какой он умница, глубокий, творческий, мятущейся человек. Чего стоит одна только его мысль о смерти: «Смерть – пропасть. Нам кажется, что смерть у нас впереди. А она сбоку, она все время с нами. И каждый из нас в любое время имеет право на нее. Смерть – это не пропасть впереди, это пропасть рядом, сбоку, мы идем вдоль нее. И смерть – шаг в сторону. Пропускаем вперед идущих за нами».


Георгий Иванович умер в 90-м году, ему было 57 лет – столько мне сейчас. Когда бываю на Ваганьковском кладбище, я всегда иду поклониться его могиле. Во блаженном успении вечный покой…