ТВЕРСКОЙ АКАДЕМИЧЕСКИЙ ТЕАТР ДРАМЫ
ХОНИНА НАИНА ВЛАДИМИРОВНА
ПРЕССА


Наина ХОНИНА

РАБОТА АКТРИСЫ НАД РОЛЬЮ
(из книги “Богема”)

Конечно, ее узнавали! Поворачивали головы вслед за ней, шептались: город-то небольшой, не столица же, а театр в нем любят. Театральный город и его первая леди. Не города, конечно, а театра - так назвал ее в театральной рецензии давний поклонник, всеми почитаемый, всеми уважаемый профессор университета: филолог, орденоносец и прочее, и прочее. В театре шутили: “Старик Державин вас заметил и в гроб сходя благословил”. Он действительно был однофамильцем того самого Державина и с первой рецензии отмечал каждый ее успех.

Сегодняшний день был особенным: на худсовете ее выдвинули на звание заслуженной артистки России! Она неслась, как на парусах! “Фу, какое замызганное сравнение”. Она неслась, не чувствуя под собой ног. “И это не лучше”. Она парила над городом. “Во-о-от, это уже что-то. Штампы, милочка, штампы”. Сегодня вечером закрытие театрального, ее десятого, сезона. “Подобьем, ласточка, бабки?” Фу, как вульгарно. Не соответствует высоте момента. “Подведем итоги?” Ну, этот лексикон из старой пионерской жизни: будь готов - всегда готов!

Итак... Три центральные роли за сезон. Класс! Ни одну не провалила. Это раз. Однокомнатная квартира - два. И последнее - будущее звание. Это три! Бог троицу любит. Сказочный сезон!

В квартиру она въехала недавно. Из мебели был только старый матрац на шатающихся ножках да прочный, массивный, из красного дерева, резной, нет, не стул, а прямо-таки королевский трон. Его сделал собственными руками и подарил ей к премьере тоже ее поклонник. Столяр Вася, работавший в театре и куда-то исчезнувший года три-четыре назад.

Подлетая к церкви, все еще ощущая некую воздушную подушку под туфельками, она увидела знакомую картину: нищих на паперти. Так как актерская зарплата невелика, приходилось просчитывать и это. Подавать нищим считала делом святым, поэтому и в церковь ходила уже после службы, когда у церковных врат их оставалось поменьше, двое-трое. Первым на пути был инвалид, без ног, на деревянной платформочке с колесиками. Бомж. На земле лежала веревка. Видно, кто-то привозил его за эту веревку, а потом и увозил. Бомж оброс густой бородой, усами и всклокоченными седыми волосами. Перебирая в кармане плаща уже приготовленную мелочь, на ощупь это был двухрублевик, она споткнулась о его взгляд, очень уж жесткий. И занервничала, почувствовала на своем лице почему-то виноватую улыбку. Подцепив пальцами еще рубль, все это положила бомжу в шапку. Это была камуфляжная панамка. Распрямляясь, снова встретилась с ним взглядом. Глаза в глаза: брызнуло яркой небесной синевой. Эта пронзительная голубизна глаз на обросшем сером лице вступала в спор с общим его обрамлением из спутанных грязных волос.

Она не ошиблась: в глазах было презрение. Точно, презрение. Она не услышала его голоса, привычного: “Спасибо, доченька, дай Бог тебе здоровья”. Бомж лишь шмыгнул носом, так же тяжело глядя на нее. “Обидно”. Да тут еще зацепилась за эту дурацкую веревку, запуталась в ней и припала на колено, расшибив его. “Ну, зачем же так... передо мной и на колени? - сипло произнес инвалид. - Вставайте, дамочка”. Он протянул ей руку, чтобы помочь подняться, но она инстинктивно прижала обе руки к груди. “Брезгуете?” И бомж отвернулся от нее.

Быстро поднявшись и забыв подать другим нищим, она вошла в храм и долго не хотела выходить. Помолившись и натянув платок почти на глаза, боком вышла из церкви, чтобы не глядя проскользнуть мимо бомжа-инвалида, и уткнулась взглядом в спину пожилой женщины, увозившей его от храма за эту треклятую веревку. Что женщина была пожилой - по спине видно, а вот бомж, пожалуй, был вовсе не стар, может, и ровесник, просто зарос - дальше некуда. Тот внезапно обернулся... Так и ехал какое-то время - не отворачивая головы, глядя на нее, пока наконец не скрылся за углом.

Будущая заслуженная артистка Лаврова Марина шла в театр, чуть прихрамывая. Настроение было испорчено. В театре на закрытие сезона давали комедию.

- Марин, ты случайно не перепутала мимику? - поинтересовалась ее визави по гримерной. - Мы ведь комедию играем. И вообще, у нас сегодня праздник.

- Ты знаешь, я ходила в церковь и увидела бомжа на паперти... Как-то мне не по себе... Он так на меня смотрел, как будто я должна его была знать...

- Ты во “Всех скорбящих” была? Так это же Вася. Что же он тебе не признался? Вася. Он у нас года четыре назад работал. Столяр. Не помнишь? Ну да, где уж тебе. Мы выше этого. Мы в иных эмпиреях витаем. Потрясающий такой блондин с голубыми глазами. Ему бы Садко играть. На старого Столярова похож, ко­гда он еще молодым был. Ты как в другом театре работаешь. Ничего не видишь. Ничего не знаешь. Живешь автономно. Но он-то тебя узнал? Странно, что не признался.

- Так... с ним... что?

- Чечня. Наши тогда говорили, что у него была какая-то личная драма. То ли в семье конфликты, то ли чья-то измена... Он бросил все и в Чечню умотал. Не нашел ничего лучше. Причем был там по своему, столярному ремеслу. Гробы делал. Груз 200. Подорвался на мине. Госпиталь. Ноги ампутировали. Вернулся, никому не нужен. Жене тоже. Бомжевал. Подобрала его тетка-дворничиха. У нее каморка есть. Поставила на довольствие. Деньги у него отбирает. Но крыша и кой-какая шамовка есть. - Призналась: - Я в эту церковь редко хожу. Я больше в “Вознесенье”.

Марина Лаврова почувствовала, как краска стыда заливает ей лицо, шею, руки. Сидела в гримерной сама не своя. Господи, как же она не узнала его! Грех-то какой. Жила и не ведала, как грешна. Если бы знать! А ведь тогда, несколько лет назад, она не придала этому платоническому роману никакого значения. Да и не роман это был вовсе. Так, легкий флирт, о котором в театре и не знал-то никто. Работа актера над ролью. Как же она могла забыть? Года три прошло - ни разу не вспомнила. Просто не придала значения, ну, уволился человек из театра. Подумаешь! В этих службах всегда текучка. Никто подолгу не держится. Но Вася, Вася... это же совсем другое. Грех-то какой...

В театр Васю привели его золотые руки столяра-краснодеревщика. Вернее, Галина Петровна из отдела кадров. Его соседка по лестничной площадке.

- Вася, в нашем театре есть вакантное место. Будешь делать декорации, мебель для сцены и книжные полки актерам на заказ.

Это было очень кстати. Вася как раз остался без работы. Коммерсанта из него не вышло. Фирма, которую он создал вместе с друзьями, лопнула. Никому не нужны были их деревянные красавцы торшеры. Народ кинулся на импорт. Русский стиль не вошел в моду. Вот почему Вася крепко ухватился за предложение своими золотыми руками. А уж Галина Петровна отрекомендовала своего соседа по полной программе. Надо сказать, что он этого стоил: и скромный, и непьющий, и добропорядочный отец семейства. Очень аккуратный. Жена, дочь - тоже аккуратные. Чистенькие.

Васина жена Лара не работала. Это было принципиально. Вася хотел, чтоб она занималась семьей. А его мужским делом было содержать эту семью. И благодаря именно заботам жены Васина семья так хорошо выглядела. Они жили дружно и все время ставили перед собой барьеры, через которые надо было перешагнуть. Дочка уже с четырех лет занималась английским, танцами и еще рисовала. Вася водил ее на уроки к знакомому художнику, для которого он делал рамы. Словом, примерная семья во всех отношениях. Все, что Галина Петровна рассказала директору о Васе, было им воспринято положительно, и Вася стал работать в театре.

Он был так красив, что когда пришел в театр, то в первые дни все его принимали за нового актера. Вася страшно конфузился. У него был один недостаток: он чуть-чуть заикался. Правда, не всегда. Только когда приходил в волнение. А волноваться было отчего. Поэтому, когда его спрашивали: “Вы что, наш новый артист?” - он только загадочно улыбался. И когда все-таки выяснялось, что он не артист, а столяр, то некоторые артистки даже расстраивались: этакую красоту прятать под колосниками (там, на самой верхотуре, и была столярная мастерская). С такой внешностью место на сцене.

Поскольку Вася по натуре своей был застенчив, то, естественно, он очень боялся актеров. Потом это прошло. Но тогда, чувствуя огромную дистанцию между ними, он выбирал такой путь, когда по делам спускался со своих столярных небес, чтобы этот путь не шел мимо сцены. И, встречая их, все удивлялся: почему актеры такие простые? Почему они так радуются при встрече? Мужчины здороваются с ним за руку. Актрисы слегка кокетничают. Васю все это смущало и беспокоило. Этот непонятный для него театральный мир манил и отталкивал одновременно: очень уж они шумные, эти актеры. Все целуются друг с другом, целуются и при встрече, и при расставании. Актрисы норовят и с ним так поздороваться. Или руку под нос ему сунут - для поцелуя, и похохатывают при этом.

Однажды вечером, собравшись домой и выйдя из двери, он чуть не споткнулся о молодую актрису Марину Лаврову, присевшую на лестничной ступеньке в весьма фривольной позе. Вася сильно смутился, наткнувшись на Маринины глаза, взирающие на него с нескрываемым любопытством.

- Вот пришла посмотреть, что за красавец у нас появился. Не поленилась забраться на такую верхотуру. Весь театр говорит - красавец. Дайте, дайте поглядеть на вас. Не врут ли? Нет, не врут, вы и впрямь красавец.

Вася смешался окончательно и ничего не ответил, скорее из осторожности: а вдруг станет заикаться?

Марина встала со ступеньки, выгнула, как кошка, спину, потянулась и, потеряв равновесие, упала Васе в руки.

Близко, перед самым его лицом оказались ее влажные губы, которые она облизнула языком, словно поддразнивая его. Вася не на шутку испугался. “Чего?” - и попятился назад. Марина, чтобы удержаться в этом шатком положении, схватилась за его шею, как за ствол дерева, притянула к себе... Руки ее были прохладны, и по телу у Васи побежали мурашки.

- Что это с вами? Вас, собственно, как зовут? Вася? Так вот, Вася. Вы мебель к новому спектаклю будете делать? Какой длины у вас банкетка?

Вася покрылся испариной. “Она что, нарочно издевается надо мной? Причем тут банкетка?”

Но Маринины глаза смотрели серьезно. В них не было ни смешинки.

- Видите ли, в чем дело. Я девушка рослая, а у меня в спектакле лежачая мизансцена. Мне бы не хотелось выглядеть дурно. Нелепо, если мои ноги висеть будут. Публика еще, пожалуй, обсмеет меня!

Теперь Васю бросило в жар. Он судорожно стал вспоминать размер банкетки по чертежам. Хотя при чем здесь чертежи.

- Банкетка-то уже сде-ела-на и стоит з-з-здесь, в столярном цехе.

- Ах, сделана, - она постаралась “не заметить” его заикания, - ну и прекрасно! Что ж мы топчемся здесь? Позвольте мне ее посмотреть?

Вася засуетился и шагнул вправо, пропуская ее. И Марина шагнула вправо. Вася сделал шаг влево, и Марина - тоже. Они никак не могли разойтись на узкой ступеньке, словно исполняли какой-то странный ритуальный танец.

- Экий же вы, право, неловкий. Стойте на месте. Вот так!

Марина обошла его. “Интересно, какими духами она душится? Вот бы моей Ларе подарить такие!” Марина была в длинной репетиционной юбке, и Вася боялся наступить ей на подол.

- Какая у вас тонкая талия, - вдруг услышал он собственный голос, слегка охрипший, и испугался его: “Чего это я?”

- Талия у меня сорок восемь сантиметров, как у Гурченко. Сюда идти? Я здесь никогда не была. Под самыми колосниками.

Вася открыл дверь мастерской и впустил Марину.

- Как у вас здесь мило и просторно. Вот эта банкетка? Славненькая! А каким материалом будет обита: штоф? гобелен? Не знаете? Сейчас мы примеримся.

Марина присела на банкетку, опять, как кошка, выгнув спину. Вася заволновался, хотя ему-то чего, собственно, волноваться? Маринина рука с тонкими, изящными пальцами погладила банкетку.

- Ой! Кажется, я занозила палец. Смотрите. Мне больно.

Вася взял Маринину руку, стал разглядывать пальчик, но никакой занозы так и не увидел.

- А вы когда-нибудь целовали женщинам руки? В театре актрисам положено руки целовать. Попробуйте.

“Она что, опять издевается надо мной?” Но Маринины глаза опять смотрели серьезно, и Васе вдруг страшно захотелось поцеловать эту нежную, пахнущую неизвестными духами руку, но вместо этого он больно стиснул ее пальцы.

- Пустите, больно же. Экий вы медведь! Целовать надо, а вы жмете. Ну да Бог с вами. В другой раз, упустили свой шанс... Прилечь-то можно? Не развалится?

Марина изящно прилегла на банкетку. Ее нефритовые кошачьи глаза смотрели на Васю не мигая, и у Васи вдруг перехватило горло, он почти прохрипел:

- Не развалится. Она до ста пятидесяти килограмм выдерживает.

- А в вас сколько?

- Восемьдесят.

- А во мне пятьдесят пять. Ложитесь сюда. Проверим. Я подозреваю, что режиссер даст именно такую мизансцену.

Вася отчаянно замотал головой... Марина расхохоталась и долго не могла остановиться.

- Чего вы испугались? Какой вы смешной! Вы решили, что я вас соблазнить хочу? Ха-ха-ха!

Вася покраснел. Теперь-то он понял, как это бывает, когда говорят: мол, лучше сквозь землю провалиться... Марина встала. Оправив юбку, ласково сказала:

- А вы мне понравились. А я вам? - Вася не знал, что ответить.

- Не отвечайте, не надо. Вопрос снимаю. А вы позволите мне еще раз к вам зайти? Вы странный, непривычный. А вам не говорили, что вы похожи на артиста Столярова? Но вы, пожалуй, еще красивее. А я красивая?

Вася прохрипел:

- Да.

- А в детстве я была гадким утенком. Меня дразнили: “Жердь!” Из-за роста и худобы. А у вас была кличка?

Васин голос дал “фистулу”:

- Была - Василек.

- Это, наверное, из-за ваших голубых глаз. Вам говорили, что у вас красивые глаза? Да не смущайтесь вы... Девушка вам всякие глупости говорит, а вы смущаетесь... Вот повзрослею и стану вумной, как вутка. А вообще-то мне пора, - спохватилась она, - скоро мой выход. Меня уже, наверное, ищут. У вас тут прятаться хорошо. Можно, я изредка буду у вас прятаться?

Каждый актер по-своему работает над ролью. Марина, прежде чем выйти на сценическую площадку, проверяла все жизнью. Алгеброй жизни - гармонию сцены. Она проигрывала в жизни целые куски роли, проверяя драматургические ситуации, их подлинность - самой жизнью. И ее невольные партнеры, вовлеченные в эту игру, действуя по предложенным сценическим версиям, даже не подозревали об этом. Можно сказать, что она постоянно находилась в репетиционном процессе. И Вася был лишь виртуальным партнером и действовал по ее репетиционному сценарию.

Если Марина репетировала, скажем, Надежду Монахову, то в нее должны были быть влюбленными все мужчины. Но прежде чем выйти на сцену, она должна была в жизни ощутить свою женскую силу, привлекательность, способность очаровывать кого-то, чтобы затем вынести это на сцену.

Бедный Вася, ничего не подозревая, попал в ее театральные силки. И запутался в них. Он был для нее куклой. Марионеткой. И Марина, как опытный кукловод, дергала за ниточки, и он подчинялся. А она наслаждалась своей властью над ним и на сцену к своему партнеру бежала разгоряченная, вдохновенная, притягательная. Наверное, так спортсмены-спринтеры выходят на старт - предварительно разогрев свои мышцы... Ах, эта вечная актерская игра!.. Без остановки. Эти размытые границы между жизнью и сценой. Эти театральные краски на полотне жизни: яркие всполохи интонаций, разрывающих серость буден...

Вася тонул во всем этом многоцветье. Терялся. Ничего не мог понять. Почва уходила у него из-под ног, и он плавал, будто в невесомости, где все, казалось, было поставлено с ног на голову. Игра без правил. Игра - для Марины, а для Васи - все всерьез! Вася стал ее подопытным полем, в которое она бросала семена, пестовала всходы, а урожай собирала публика. Вася был ее жертвоприношением сцене. Но Марина не понимала, что он - жертва. Для нее все это было в порядке вещей: работа актера над ролью... Каждый работает по-своему. Важен результат. Маринина героиня была женщиной-тигрицей, сжигающей мужчин.

Вот на этом жертвенном огне Вася и сгорел.

Он ни о ком больше не мог думать. Марина стояла перед его глазами, вошла в него, она заполнила все его тело и душу. Это было мучительно и сладко. Многое из того, что она ему говорила - а говорила она, чаще всего произнося реплики из своих ролей, - он не понимал, не улавливал. Да это и не важно. Главное - она была здесь, рядом. Сон. Сон. Он даже порой щипал себя за запястье: а вдруг?.. Впрочем, она и по ночам стала ему сниться. Наваждение, да и только! Как же он жил раньше? Прежде он даже представить себе не мог, что способен на столь сильные чувства, что можно по ком-то сходить вот так с ума...

Еще недавно любимая жена теперь казалась ему серой мышкой, которая путалась под ногами, шмыгала то с веником, то с кастрюльками из кухни в комнату, вечно озабоченная... курица.

Не жизнь - маята... Легче стало, когда он принес домой заготовки, чтобы осуществить свою задумку: соорудить резной трон из красного дерева. Для Марины. К премьере. Королевский дар королеве его сердца. Он работал ночами, уверяя жену, что это нужно для спектакля. “Тебе хоть платят за это?” - подозрительно интересовалась жена. Но когда он однажды решил примерить еще не готовый трон к ней, усадив жену и чуть отойдя в сторону, неожиданно назвал ее Мариной, жена насторожилась всерьез. Задумалась.

- Слезь! - резко сказал Вася. - Он тебе не идет. Не по росту. У тебя ноги болтаются.

- А у нее ноги что ли от ушей растут?

- У кого?

- У Марины у этой...

Обозвав жену дурой, Вася хлопнул дверью и ушел. В эту ночь он ночевал в театре, у себя в столярке.

Вася вообще-то был человеком сдержанным. Не любил, даже боялся всяких пышных фраз наподобие “Я мог бы отдать жизнь за...”. Ему это все казалось выспренным, лишенным главного смысла - искренности. И потому, когда у него вырвалось: “Я готов з-з-за тебя отдать ж-жизнь”, то он испугался, и даже как-то съежился, боясь услышать в ответ что-нибудь уничижающе-язвительное. Но Марина, привыкшая на сцене и не к таким объяснениям, приняла это как должное: да, за нее можно было отдать жизнь, а как же!.. Весь секрет был в том, что Марина в этот момент вовсе не была Мариной. В ней жила ее героиня - пожирательница мужчин и их жизней тоже.

Марина порой сама терялась, не зная, где она “всамделишная”, а где придуманная. Она все время была в состоянии беременности очередной ролью. На сносях, как говаривали в старину. Поэтому характер ее был непостоянен, изменчив. За свой первый и, как потом оказалось, последний театральный сезон Вася измучился с ней: такой разной была Марина.

Всякий раз, когда она приходила к нему на “галерку” - так она прозвала его столярку, - он замирал, не зная, что сегодня ждать от нее. Увидав испуг в Васиных глазах, Марина смеялась предупредительно: какие мы, мол, пугливые, а бояться-то меня и не надо... Она распускала свои рыжие, цвета медной проволоки, волосы, сбрасывала с ног туфельки и начинала танцевать вокруг него какой-то невообразимый танец, томно покачивая бедрами, маня зелеными глазами. Умудрялась обвить его руками, не касаясь. У Васи перехватывало дыхание. Он чувствовал, что сходит с ума. Терял контроль над собой: бросался к Марине, чтобы сжать ее в объятиях, но она ускользала от него, извиваясь, как ящерица, и, подхватив туфельки, исчезала за дверью, оставив Васе пространство, заряженное ее энергией. После ее ухода ему еще долго казалось, что в его столярке потрескивают электрические разряды...

После таких посещений Вася чувствовал себя опустошенным, почти парализованным, у него все валилось из рук. И если бы кто-то сказал ему, что Марина - вампирка, он бы поверил...

И наступил предел, когда что-то надо было решать, потому что дальше так жить было нельзя. И когда жена в очередной раз стала “доставать” его своими упреками и подозрениями, он не сдержался: выложил ей все, как на духу... Признался, что больше не любит ее, надоела она ему окончательно и бесповоротно, что у него есть другая женщина и не какая-нибудь клуша...

- Ну и катись к своей б... в общежитие, - в слезах бросила она, - а мы с дочкой... я тебя на порог не пущу.

Тогда он первый и единственный раз ударил свою жену. Хорошо, что дочки при этом не было.

- Она не б... - заявил он, собирая в спортивную сумку свои пожитки, - и у меня с ней ничего не было.

- Все вы так говорите, козлы несчастные! - вытирая кровь с разбитой губы, огрызнулась жена.

На этом все и закончилось.

Вася стал жить в столярке. Никто в театре об этом не знал. Кому какое дело, что происходит в жизни обыкновенного столяра, пусть даже и с золотыми руками! В театре важен творческий процесс и конечный результат, и этому должно быть подчинено все, а остальное... С женой Вася развелся. Дочку было жалко, но ее-то он не собирался бросать... Зато теперь, как свободный человек, он мог предложить Марине... как это? Руку и сердце. Даже не одну, а две золотые руки. Правда, кое-какие сомнения у него были: согласится ли она, не побрезгует ли его мозолистыми руками и неаристократическим происхождением?.. Нет, твердых обещаний с ее стороны еще не было, все больше намеками, полунамеками... Но и ее понять можно: тогда он был женат, зато теперь, после развода, он вольный казак...

В тот день в театре была премьера. Ее премьера. И трон для “королевы” был готов. Он стоял у Васи в столярке, прикрытый синим рабочим халатом. Ждал свою королеву. Согласитесь, более подходящего повода для того, чтобы сделать решительный шаг, то есть сделать Марине предложение, пожалуй, и не придумаешь. И Вася решился... Облачившись в смокинг, взятый напрокат в театре, нацепив бабочку, он накрыл в своей столярке стол, выставив на него бутылку шампанского, коробку шоколадных конфет, фрукты и на блюдечке - маленькую коробочку, а в ней дорогое кольцо с бриллиантовой крошкой. И стал ждать.

Он был очень красив и даже элегантен. Он сидел на краешке трона и следил по трансляции за ходом спектакля. И когда после заключительной фразы в эфире раздались бурные аплодисменты, он понял: настал его час. Вот сейчас откроется дверь и в столярку войдет она, его королева. Увидит его в смокинге, шампанское и фрукты на столе и все поймет... А он возьмет ее за руку, подведет к трону и ска­жет: “Королева, трон ждет вас!..”

Минут пятнадцать он провел в томительном ожидании, прислушиваясь к звукам, долетающим до его галерки из театральных глубин. Марины все не было. “Разгримировывается, наверное”, - решил он. И продолжал ждать. Через полчаса, так и не дождавшись ее, решив, что Марина присела у кого-нибудь в гримерке отметить премьеру, пошел ее искать. По коридору, между сценой и мастерскими, еще сновали рабочие, одевальщицы собирали костюмы - обычная послепремьерная суета, и все, кому Вася попадался на глаза, задавали ему один и тот же вопрос:

- А чой-то ты во фраке?

Вася смущено отмахивался и продолжал свой поиск. Наконец, он увидел ее. Она стояла внизу, у служебного входа, у дверей. В джинсах, в простенькой футболочке, она вовсе не была похожа на королеву. На недоуменный Васин вопрос: “Ты куда?” - она вяло ответила:

- Устала, ноги еле держат... Скорей бы до койки добраться.

На Васин смокинг она даже не обратила внимания. Он схватил ее за руку и, упирающуюся, под удивленными взглядами пожарных, сидевших в проходной, потащил к себе в столярку.

- Господи, мне же больно, - она пыталась высвободить свою руку из его сильной руки, - ты бы знал, как я устала...

Тогда он подхватил ее на руки и на одном дыхании дотащил до самой “галерки”. Распахнув ногой дверь, внес ее в свою обитель и усадил на трон.

- Это тебе... п-п-премьерный п-подарок.

- Ой, спасибо, - вяло отреагировала Марина, - так трогательно...

- Я слышал, как ты играла. Высший класс!

- Спасибо!

- А т-теперь, - от волнения Вася стал заикаться сильнее обычного, - т-те-п-перь скажи... т-ты любишь меня?

- Конечно, люблю, - легко согласилась Марина, - я же говорила тебе...

И тут Вася выдал... Встав перед ней на колени, он прижался горящими губами к ее пахнущей кремом руке и, мучительно продираясь сквозь заикание, сообщил:

- Я ра-а-азвелся с женой... И т-т-теперь я х-хочу... Ну, в общем, х-хочу, что­бы ты стала м-м-моей женой.

Марина от неожиданности поползла с трона.

- Как? Я что-то не совсем поняла, - пролепетала она, - а для чего?.. Зачем ты это? Развелся-то зачем?..

- Как за-а-ачем? - Вася поднялся с колен. - Я же л-люблю тебя... И ты м-меня т-тоже... Сама т-только что с-сказала...

- К-конечно, я тоже люблю тебя, - почему-то заикаясь пролепетала Марина, - но это вовсе не значит... То есть я хочу сказать... Разводиться-то зачем?.. Жил бы себе... У вас же дочь и вообще...

Васе стало душно. Он сорвал с шеи бабочку. Спорхнув из-под его воротничка, она пролетела над Марининой головой и, зацепившись, повисла на высокой спинке трона. Марина в испуге ухватилась руками за атласный лацкан Васиного смокинга. Попятившись назад, Вася невольно потащил Марину за собой - и лацкан затрещал по швам...

- Ой, - вскрикнула Марина, - что я наделала! Извини, ради Бога! У меня даже в мыслях этого не было, что я... Что ты... Я же не думала, что так получится... - Она говорила это, похоже, не сознавая, за что извинялась, в чем каялась перед ним: то ли за испорченный смокинг, то ли еще за что-то, в чем и сама разобраться еще не могла... - Что ты все примешь за чистую монету. Я же актриса, ты должен это понять... Мы всегда что-то играем, такая у нас профессия. И у нас есть такое понятие - репетиционный период. Это когда актер работает над ролью. Очень сложный процесс. Когда я готовлю роль, я как бы сама не своя... Я живу своей ролью, примеряю ее к себе и к другим...

Наконец, она поднялась с колен, присела на краешек трона и вдруг, как ни в чем не бывало, воскликнула:

- Ой, надо же! А тебе он идет, - она имела в виду Васин смокинг, - даже очень... А лацкан я могла бы пришить. Только не сейчас, не сегодня... Правда, я очень устала, премьера все-таки. А завтра я зайду с иголкой и пришью...

Потерянный, с оторванным лацканом, болтающимся на груди, Вася стоял перед своей королевой, если не понимая, то уже догадываясь о том, какую жалкую роль отвела она ему в этом самом репетиционном процессе, как далеко зашла она в своих творческих исканиях, пока работала над новой ролью... Неужели его бывшая жена была права, когда в сердцах сказала однажды: “Врут они все, притворяются, хорошеньких из себя строят, а в жизни... пробы ставить негде...” Выходит, все это обман? А он - как кролик подопытный?..

С минуту, наверное, он молча стоял перед ней, потом решительно подошел к двери, распахнул ее и сказал:

- А ну, слазь... с этого трона...

Сказал, как отрезал, и даже не заикнулся.

На междусобойчик по случаю закрытия очередного сезона Марина не осталась. И этот последний спектакль отыграла с трудом, через силу... Думала совсем о другом. Шла домой, заранее зная, что грядущая ночь не вернет ей ни сил, ни покоя душевного. Так и вышло: промаявшись до утра, она поднялась раньше обычного, сварила себе кофе и, пока пила его маленькими глоточками из своей любимой фарфоровой чашечки, пока стояла на кухне у окна, решила окончательно, что назад пути у нее нет: все будет так, как она задумала...

Через полчаса, в тот момент, когда на колокольне церкви “Всех скорбящих” звонили колокола, она уже стояла на углу, неподалеку. Ждала. И когда эти двое - пожилая женщина и безногий инвалид на своей платформе с колесиками - появились из-за угла, она решительным шагом направилась к ним навстречу. А потом, ни слова не говоря, взяла из рук этой женщины веревочку, развернула Васину каталку и молча повезла его прочь.

- Эй, ты куда это? - закричала женщина ей вслед.

- Куда же еще, - не оборачиваясь, проговорила Марина, - домой.

Репетиционный период закончился. Начиналась жизнь.

Тверские ведомости. -2001.- 7 марта.


© Тверской академический театр драмы, 2003- | dramteatr.info