ТВЕРСКОЙ АКАДЕМИЧЕСКИЙ ТЕАТР ДРАМЫ
ХОНИНА НАИНА ВЛАДИМИРОВНА
ПРЕССА


Наина ХОНИНА

СИЛА ВЕРЫ, ИЛИ “ИСХОДЯЩИЙ РЕКВИЗИТ”
"Почти рождественская история"

Эта история столь прекрасна, что может показаться неправдоподобной, и тем не менее... Встреча с Н.П. через долгие годы ожидания. Путь длиною... впрочем, об этом чуть позже. Позвольте автору немного пофантазировать, достойно тому факту, который, как говорится, “имел место быть”. Начнем издалека, не торопясь, ибо эта “love story” не для блиц-броска. Пусть будет точкой отсчета северная столица, куда на гастроли известный провинциальный театр привез своих актеров.

Итак. Весь день Лидия Васильевна не находила себе места. А вдруг это случится именно сегодня? В день открытия гастролей? Театр будет давать “Вишневый сад” Чехова. Она снова представила, как медленно раздвигается занавес, и... Щеточка, которой она стряхивала пыль с бархатного бордюра царской ложи, вырвалась из рук и полетела вниз, в зрительный зал: подвели руки, задрожали. В ее предчувствии не было ничего необычного. Каждый раз, когда новые гастролеры выходили на их прославленную сцену, она ждала Его. Снизу из зрительного зала, где тоже занимались уборкой, тут же раздалось понимающее...

- Ждешь, Лидия Васильевна?

- Жду! - призналась она простодушно, не стесняясь.

За все долгие годы жизни Лидия Васильевна не научилась хитрить. Жила с распахнутой душой. Ничего не таила от людей. Не скрывала, не прятала своих чувств. Поэтому весь театр, знаменитый, со славной историей театр, которому она служила почти сорок лет, знал: Лидия Васильевна - ждет! И все относились к этому ожиданию уважительно, каждый раз сочувствуя ей и сопереживая, удивляясь силе ее веры. Вот уж в том, что это непременно произойдет, она не сомневалась, верила. Рано или поздно - это вопрос времени. Она верила, и надежда не покинула ее по сей день. Жаль только, что с годами она не молодела. “Многие лета, многие лета...”

Да, ей уже было много лет, пожалуй, хорошо за семьдесят. Впрочем, это не так уж и важно. Не будем же мы спрашивать у женщины о ее возрасте? Скажу лишь что мне сразу понравилось ее лицо. Было в нем, если говорить языком Чехова, - “состояние духа”. Мне всегда нравились старые лица. Не все мне могут поверить, но это так. По ним можно читать, как ты прожил жизнь. И эти пути-дороги, борозды жизни на лице вызывали у меня уважение и даже восхищение смолоду. Иногда я чуть дольше задерживала свой взгляд, всматриваясь в эту “карту жизни”, даже раскланиваясь порой с незнакомым мне человеком, и потом долго держала это понравившееся мне лицо в памяти, пытаясь угадать весь пройденный путь, а может, и саму судьбу.

Так что лицо Лидии Васильевны как раз и было из тех лиц, что долго остаются в памяти. Она жила театром и даже можно сказать: в театре. Приходила раньше всех и уходила позже всех. На последнем ярусе, на самой верхотуре у нее была своя комнатка. В ней хранились орудия труда: пылесос, всевозможные щеточки, чистые мягкие фланелевые тряпочки, которыми она тщательно протирала каждую завитушку, покрытую сусальным золотом около царской ложи, из которой Ее Величество опускала свой взор на сцену Александринки. Когда-а это было!

Но, готовя ложу к вечернему спектаклю, Лидия Васильевна, входя в нее, непременно делала что-то вроде поклона, конечно, настолько, насколько позволяли это сделать остеохондроз, подагра и сердечные боли, о которых она никому не рассказывала. А в последние годы заработала к прочим недугам еще и аллергию, и когда ей говорили, что это, мол, от пыли, - возражала, не соглашаясь.

- Это святая театральная пыль!

Не доверяя никаким современным средствам ухода (можно ведь невзначай и попортить, упаси Бог, старинный бархат), буквально сдувала с него послеспектакльную пыль, изредка чихая. Тогда снизу из зрительного зала, где тоже шла своя работа, слышалось:

- Будь здорова, Лидия Васильевна. Как там Ее Величество, довольно ли спектаклем?

И Лидия Васильевна подробно (акустика в театре хорошая, слышно в любом уголке) разбирала спектакль, оценивая его: планка была высока. Не прощались огрехи и именитым актерам. Тогда снизу слышалось:

- Что-то ты, Лидия Васильевна, уж очень строга сегодня.

И, как это ни странно может показаться, маститые актеры прислушивались к ней, как к некоему камертону из зрительного зала, по которому сверяется, верно или неверно взят тон...

Гордостью Лидии Васильевны и ее единственной ценностью было старое, добротное кресло с высокой спинкой, прочное и массивное. Казалось оно бессмертным. Оно когда-то принадлежало самому Николаю Симонову, патриарху Александринской сцены. Это был его личный подарок. В знак уважения. Вот в этом-то кресле, отдыхая после каждодневных трудов, она и обращалась мысленным взором к тому самому дню, который перевернул ее жизнь, и покатилась она совсем по другим рельсам.

Это было на уральской земле, в Свердловске, вернувшем теперь себе старое название Екатеринбург. “Все возвращается на круги своя”. На гастроли в уральскую столицу приехал провинциальный театр, захватив всю труппу, все службы, но позабыв реквизитора. Листочек. Листочек на входной двери служебного входа в театр, мимо которого случайно шла тогда еще Лидочка, взывал: “Театру требуется реквизитор на время гастролей. Срочно!!!” Так вчерашняя школьница Лидочка попала в театр. Попала и “пропала” в нем.

Перед ней открылся мир, в котором она утонула. Этот мир перед ней открыл Н.П. Буквально. Распахнув настежь входную дверь. Приподняв шляпу и обратившись к ней на “вы”.

- Вам сюда? Прошу-с!

И она вошла в него не на полную ступню. Словно балерина на пуантах.

- Вас куда проводить, сударыня?

- Мне назвали: репзал. Я ваш новый реквизитор.

Пройдя один коридор, другой, третий - казалось, и конца этим коридорам не будет, он наконец распахнул перед ней дверь в репетиционный зал. Там уже шел “процесс”, то бишь - репетиция. Н.П. прижал палец к губам, что означало: тише, не нарушьте процесс. Взял ее за руку и на цыпочках, подхватив легко другой рукой стул по пути, привел Лидочку в уголок, осторожно поставив стул на пол, жестом показал: садитесь. И Лидочка села на самый краешек, замерев.

Широко открытыми глазами она смотрела в этот сказочный калейдоскоп, как в детстве, где перемена цветных стеклышек составляла другую картину, не менее прекрасную, ослепляюще яркую. “О, Театр - ты мир!” - повторяла она неизвестно откуда пришедшую к ней фразу. С трудом пережидала ночь, чтобы утром бежать, нет, лететь в театр. Лидочка освоилась с профессией быстро. Вместе с идущими спектаклями шли репетиции новой пьесы. “Лидочка, вы поможете нам с реквизитом?” “Да! Да! Да!” -летело восторженное.

Она сидела на репетиции, боясь лишний раз шевельнуться, затаив дыхание. Актеры сразу оценили странную девушку реквизитора, маленького воробышка, который, перепрыгивая через порог, мгновенно замирал, а потом на цыпочках, чуть взмахивая руками-крыльями, боком, боком подлетал к стулу, что стоял в уголке репзала. Усевшись на самый кончик его, опустив крылышки, воробышек затихал, изумленно открыв клювик-ротик и неотрывно глядя на сценическую площадку, пока голос режиссера не возвращал к жизни.

- Дайте Лидочке блокнот и карандаш. Пусть запишет то, что нужно для сцены. Или лучше сразу папку “Исходящий реквизит”.

И на следующий день, как по мановению волшебной палочки, на репетиционной площадке, на столе появлялся “исходящий реквизит”- яблоки, но... Яблоки были не из папье-маше, как обычно, а самые что ни на есть - “натюрель”. Актеры, похрустывая ими с наслаждением, пожимали плечами, поражаясь, как это только театр раскошелился?! Они даже но подозревали, что раскошелилась сама Лида, покупая все на собственные деньги, причем заняв в долг, так как своей зарплаты реквизитора, которую, наверное, только на яблоки и хватило бы, она еще не получила. Человек быстро привыкает к хорошему. Привыкли и артисты к Лиде, полюбив это маленькое существо, с ее странной привычкой сидеть с чуть полуоткрытым ртом, не мигая глядя на сцену. Когда репетиция заканчивалась, она еще некоторое время сидела неподвижно, пока Н.П. (он взял эту миссию на себя), осторожно коснувшись Лидочкиного плеча, шептал ей в ухо: “Вы можете рот уже закрыть, и дышать тоже можете”.

Лидочка смущенно улыбалась, понимая шутку. Но в ее глазах появлялось такое неподдельное горе. Даже слезы наворачивались от одной лишь мысли, что надо сейчас уйти из этого неповторимо прекрасного и такого притягательного мира. А актеры, напротив, словно боялись, что их догонят и вернут назад, подхватывали свои сумки, пакеты и бежали без оглядки: кто сразу в гостиницу, кто в магазин купить что-либо на нехитрый ужин и успеть отдохнуть до спектакля. Лида уходила последней, боясь пропустить указания режиссера.

- Завтра начнем со сцены скандала, где молодые ссорятся за обедом. Лидия Васильевна (это к ней так обратились? Ух, ты!), приготовьте реквизит. Пофантазируйте сами, что необходимо для обеда. Смелее. Внесите свои предложения.

Лида полночи “фантазировала”, ворочаясь с боку на бок. Утром принесла на репетицию “исходящий реквизит”: две глубокие тарелки из подарочного маминого сервиза, тяжелые мельхиоровые ложки, нож, буханку теплого черного хлеба и... горячий, наваристый борщ с огромными кусками мяса, аппетитно плавающими в большой эмалированной кастрюле. Вот такие фантазии и свои предложения она и принесла с собой.

Это было нелегко. Утром сбегала за парным мясом на базар. Варила сама. Колдовала над кастрюлей, бросая туда перец, лаврушку, укроп, лук, чеснок. Борщ получился духови-и-тый! Аж в ноздрях щекотало. Когда Лида, подцепив поварешкой добротные куски мяса, разлила домашнее варево по тарелкам, тут уж у артистов, в сцене молодоженов не участвующих, но также стосковавшихся по домашней пище, затрепетали ноздри, втягивая дразнящий запах, а Н.П. даже приоткрыл рот от удивления. Такого реквизита он в своем театре еще не видел. Лида, внезапно осмелившись, подошла к нему и шепнула в ухо:

- Рот можно уже закрыть, и дышать тоже можно.

Режиссер, погруженный в пьесу, листая страницы и пару раз шмыгнув носом, не отрывая взгляда от листа, невнятно пробурчал, сливая буквы все в одно слово:

- Амнечтонибудьосталось?

Но реквизитор его поняла, поставив на режиссерский столик, чуть сбоку, чтобы, не дай Бог, не плеснулось на режиссерский экземпляр пьесы, кастрюлю, вложив ему в одну руку ложку, а в другую - ломоть черного хлеба. Актеры с интересом наблюдали за этой сценой. Режиссер так и сидел неподвижно с куском хлеба и ложкой в руках, сверля глазами текст. Реквизитор Лида осмелела настолько, что даже позволила себе подтолкнуть его руку с ложкой к кастрюле. И пошла работа. Лида подхватила пустую кастрюльку, ложку. Кажется, он так и не понял, что только что отобедал. Оторвав взгляд от пьесы, вдохновенно хлопнул в ладоши: “Поехали! Тишина!”

Молодожены застучали ложками. В тишине только стук-стук-стук. Пауза явно затянулась.

- Простите, не понял. А текст какой-нибудь говорить будем или мы есть сюда пришли? Я что, невнятно говорю? Вы молодожены, это ваш первый совместный обед после свадьбы. Вы любите друг друга. Еда для вас не главное. Вы подносите ложку ко рту машинально, а сами смотрите друг на друга и не можете наглядеться, и опускаете ложку в тарелку, даже не коснувшись ее губами. Начали. Снова.

Через пятнадцать минут режиссер взревел.

- Кто устроил эту провокацию с борщом? Здесь не столовка. Здесь театр. Уберите с глаз долой исходящий реквизит. Талант должен быть голодным. Сытый актер - плохой актер!!!

Он застучал в ярости кулаками по столу. “Сам-то успел съесть машинально”, - шепнул кто-то рядом с Лидой незлобиво, понимая юмористическую сторону ситуации. Она же, обливаясь слезами (испортила репетицию), под сочувственные взгляды актеров, жадно (конечно, это игра) провожающих глазами уходящий исходящий реквизит, понесла тарелки с борщом прочь мимо режиссера, который уже перестал молотить кулаками и виновато тронул ее за локоть.

- Простите. Вы не виноваты. Это наше российское, хотелось как лучше, а получилось как всегда. Каюсь, это, вероятно, с моей подачи. Призывал вас к фантазиям, вот и... Борщ-то далеко не уносите. Вот после репетиции и пообедаем.

- Так вы уж вроде и откушали, - не удержался Н.П.

- Разве? - искренне удивился режиссер.

Все засмеялись. Смеялись долго, только Лида не знала, как на все это реагировать. Знала лишь, что она полюбила всех этих людей, потому что все они и есть - театр!

- Не огорчайтесь. Завтра у нас последняя репетиция. Мы уедем, и вы нас забудете. Забудете наши лица, наши голоса. Займетесь каким-нибудь полезным трудом.

Репетиция продолжалась. Молодые артисты сидели у пустых тарелок. У молодоженов назревал скандал. Артисты играли очень естественно. Может, и правда, что талант не должен быть сытым? В репзале по-прежнему вкусно пахло ее, Лидиным, борщом.

Когда репетиция закончилась, Н.П., встав со стула, оглядев сценическую площадку, вздохнул. Вот сюда бы на эту этажерку хорошо бы положить такую кружевную вязаную салфеточку. В моем доме была такая. Мама вязала. Они тогда были очень модными. Так что? Завтра последний день и по коням? В дорогу, домой!”

Всю ночь Лида не сомкнула глаз. Дождавшись, когда все заснут, она открыла книгу (у матери реквизировала) “Вязание крючком”. Взяла несколько белых хлопчатобумажных клубочков кроше и стала разбирать рисунок белой кружевной салфетки. Она прежде никогда не вязала. Мать, правда, в детстве показывала ей, как это делается, но без практики все забылось. И вот теперь...

К утру золушкин урок был готов. Салфетка выстирана, выглажена, накрахмалена. Красиво! Когда Н.П. вошел в репзал, то сразу обратил внимание на салфетку. Смотрел молча, не двигаясь. Потом перевел взгляд на Лиду, привычно сидящую на стульчике в уголке. Прижал руку к сердцу и наклонил голову.

- Спасибо. Это дорогого стоит.

Вот и все! Последняя репетиция. Все уходили из репзала с одной и той же фразой из какой-то пьесы. Из какой - Лида не знала. Это она узнает потом и услышит эту фразу не раз и в разных исполнениях.

- Вот и кончилась жизнь в этом доме. Да, жизнь в этом доме кончилась. Больше уже не будет.

Кончилась и Лидина служба. Завтра артисты уезжают из их города. Автобус повезет их на вокзал, а потом... Она упаковала театральный реквизит и мамины тарелки с ложками (пусть останутся в этом театре), переложив, чтоб не разбились, вязаной кружевной салфеткой.

“Вот и кончилась жизнь в этом доме, больше уже не будет”.

Утром артисты подтягивались к автобусу медленно, волоча за собой по земле сумки. Отъезд был ранним. Мужчины выглядели заспанными, чуть помятыми. Видно, вчера отмечали закрытие гастролей. Н.П. был весел, свеж и бодр. Подали автобус. Садиться не торопились. Помреж подгонял всех лениво, как пастух уставшее стадо.

- Все, все в автобус. Рассаживайтесь, господа. Едем-едем.

Сели, наконец. Прилипли лбами к окнам, окидывая последним взглядом театральный двор, прощаясь с еще одним театральным сезоном.

- А вон и Лидочка нас провожать пришла!

Лида стояла у автобуса маленькая, взъерошенная, тоже глядела на окна, на артистов за ними. Что-то тренькало в ней, словно обрывались струны гитары одна за другой. Уже заурчал мотор. Лида все искала глазами Н.П. и не видела его. Может, слезы ей мешали? Вот он! Спрыгнул с подножки! Идет к ней! И вот уже Лида, оторванная от земли, кружится на его вытянутых руках. Крепко обхватив руками ее тонкую талию, приподняв Лиду почти над головой, как ребенка, он кричит туда, сидящим в автобусе.

- Вот так надо служить театру! Браво!!! И артисты, сидящие в автобусе, слышат его и кричат в ответ всем автобусом: “Браво! Браво! Браво!” И аплодируют ей, Лиде.

Вот с тех пор она и служит театру, как велел Н.П. И ждет встречи с ним. Судьба забросила родителей и ее в Ленинград. Вот уже почти сорок лет в Александринке... ждет встречи с Н.П. Должен ведь он приехать сюда на гастроли. И все билетеры знают, что она ждет Н.П. И весь театр знает, что она ждет...

***

Сегодня “Вишневый сад”. Тяжелый театральный занавес медленно открывается, и за ним появляется весь седой и сгорбленный Фирс.

- Слава Богу, приехали. Дождались. Барыня моя приехала. Красавица моя приехала.

А в правой ложе, у самой сцены, седая и сгорбленная маленькая женщина, светясь лицом, шепчет еле слышно:

- Слава Богу, приехал. Дождалась. Красавец мой приехал.

Тверские ведомости. -2003.- 26 декабря.


© Тверской академический театр драмы, 2003- | dramteatr.info