ТВЕРСКОЙ АКАДЕМИЧЕСКИЙ ТЕАТР ДРАМЫ
ХОНИНА НАИНА ВЛАДИМИРОВНА
ПРЕССА


Наина ХОНИНА

ОВЕЧКА

Он родился на сороковой день после смерти отца, которого он, понятно, никогда не видел... Когда его принесли кормить в первый раз, то мать, взяв его на руки с надеждой, что вот теперь у нее начнется новая жизнь, вдруг вскрикнула, замотала головой: "Нет, нет, нет!!!" Сунула мальчонку в руки оцепеневшей от неожиданности и ничегошеньки не понимающей молоденькой санитарочке: "Я его кормить не буду! Ни-за-что!!!" Отказалась наотрез. Ничего не объяснила. Плакала...

В эту ночь ей приснился умерший муж, которого при его жизни она не любила и смертельно боялась. Замуж она вышла поздно: дальше тянуть нельзя было, итак уж за тридцать. Засиделась в девках... И вроде бы все при ней - не уродина, умница, а как-то не везло. Да и некогда было! Сначала училась. Потом работала, как говорится в хвост и в гриву. Профессия хорошая. Врач-терапевт.

Она познакомилась со своим "будущим" на приеме. Работала в милицейской поликлинике. У него был то ли грипп, то ли ОРЗ. Обчихал и ее, и весь ее маленький кабинетик. И между чихами в приказном тоне, мол, такого-то числа, во столько-то явиться в ЗАГС.

- Иметь при себе паспорт. Возражений не принимаю. Это приказ!

Ну, "настоящий полковник". И она выполнила этот приказ. Куда деваться-то? Тем более, - что других предложений не поступало. Явилась. Сама не зная, зачем и почему? Бедная овечка...

Она и впрямь была похожа на ярочку. Беленькая, кудрявенькая. Волосы сами вились в кольца. И голосочек такой нежно-блеющий. Овечка...

Мужа она так и не полюбила, а очень на это надеялась. Но не получилось, как ни старалась. Более того, она так его боялась... Исполняла все его приказы. А он по другому-то и разговаривать не мог! Только в приказном тоне: "Сходи! Принеси! Дай!" Голос у него был зычный, грубый, как гаркнет: "Ложись!" У нее аж руки-ноги затрясутся и быстренько а постель. Нырнет под одеяло, лежит, вся трусится. Бедная овечка. Нет, не получилось у нее с браком.

Когда она вскоре забеременела, то даже обрадовалась, решив, что родит непременно девочку. Светленькую и глазастенькую игрушечку. Вот и будет у нее подружка, мамино утешение. УЗИ так и показало - девочка. Так что ребенок был желанным. С мужем они прожили недолго. Он погиб при исполнении служебного долга. Стыдно признаться, но Овечка почувствовала облегчение, словно сбросила с себя ярмо. На похоронах при мысли, что она осталась одна, даже улыбнулась. Поймав себя на этом, вздрогнула: "Стыд-то какой!"

Несмотря на все УЗИ, которые обещали девочку, родился на сороковой день со дня смерти мужа все-таки мальчик! Когда принесли его кормить, то глазки его были закрыты. Спал. Но он тотчас же открыл их, как только коснулся материнских рук, и строго посмотрел на нее: это был муж! Она узнала его взгляд. Даже как бы услышала грозное: "Ложись!"

Все..! Она ничего не могла с собой поделать... Она не любила свое дитя. Пытаясь скрыть это, заискивала перед ним, сюсюкала. А парень, росший не по дням, а по часам, и все больше, напоминающий ей мужа, плевал на ее "сю-сю"! Смотрел хмуро. Мстил ей за эту нелюбовь. Они жили в состоянии необъявленной войны. Она его никогда не ругала. Прощала даже уколы кнопок, "случайно" оказавшихся на стуле, на который она садилась. Учился он, как ни странно, хорошо. После армии поступил на журфак. Стал журналистом. Устроился в газету. Писал злые статьи. Все кого-то разоблачал, преследовал. Ничего и никого не боялся. В газете держались за его бесстрашие, но за нелюдимый характер дали кличку, которая приросла к нему, как собственная кожа, и стала его псевдонимом - «В о л к»!

Когда заработало местное телевидение, он перешел туда. Сделал свою программу. "Журналистские расследования". И снова рыскал, выискивал, разоблачал. Стал очень популярен в городе. Все бежали к телевизору, когда была его передача. А мать... выключала экран, с которого смотрели на нее строгие мужнины глаза. Да что там глаза: голос, мощный торс, походка в раскачку - "боцман на корабле" - это все его, мужа!
Она никому не говорила, но была убеждена, что это мужнина душа в последний момент впрыгнула в сына, чтобы мучить ее, бедную овечку...

Чем дальше, тем жизнь под одной крышей становилась невыносимее. Мать с сыном не понимали друг друга. Не находили общего языка, но деться было некуда! Самое страшное началось позже, когда сын стал пить. Пил он дома при матери. Ставил на кухонный стол бутылку водки. Стакан. Наливал. В одной руке кусок черного хлеба с солью, густо сдобренного горчицей, в другой - водка. Мать, мучаясь, уходила в комнату. Он молча шел за ней, как танк. Смотрел ей прямо в глаза тяжелым мужниным взглядом, словно о чем-то хотел спросить и не решался... Опрокидывал стакан. Пил одним махом до дна. И при этом глядел на нее, не отрываясь. Мать молчала, сжав зубы, пряча глаза, ощущая собственную вину и бесполезность увещеваний. Допив бутылку, чуть раскачиваясь, смотрел на нее с высоты своего роста и, вдруг, неожиданно приникал к ее руке поцелуем. Она пугалась и поспешно целовала его в голову. Ей казалось, что он сейчас заплачет. "Что ты, что ты?!"

Выпивки участились. Мать чувствовала, что его затягивает. Заметалась и от беспомощности, думая, что она его "спасает", стала пить вместе с ним, чтоб ему меньше досталось.,. Стала неприятна сама себе, и однажды впервые в жизни подняла голос на своего сына. Овечка взбунтовалась. На ее крикливый монолог сын ответил односложно и так тихо, что она едва услышала его:

- Мама, ты никогда не любила меня.

Ей бы промолчать, а она, не подумав, в горячке согласилась: "Да! Не любила!"
Стало так тихо. Только в ушах зазвенело. Сын наклонился к ее руке. Поцеловал. "Спасибо за правду." - и вышел. Насовсем. Больше она его не видела. И никто его не видел. Потом было объявление в газете. Информация по телевидению. "Известный телеведущий... Вышел из дома и не вернулся..." Вот и все.

Начались поиски. Безрезультатно. Версии выдвигались... Будто он погиб. Винили в этом мафиозные структуры, коим он попортил много крови, коррупционеров, которым он не давал спокойно жить. Мать с удивлением открыла для себя мир сына. Как она его проглядела? Оказывается, многие его боготворили, многим он помог. Чужие матери плакали о нем, как о родном. Она тщательно собрала все его статьи, кассеты с пленками. Жадно смотрела на экран, как будто впервые видела, открывая для себя этого сильного, мужественного, бескомпромиссного человека. Наконец-то она полюбила своего сына. Но было поздно... Нету сына...

Вдруг потянуло на могилу к мужу. Привела ее в порядок. Покрасила поржавевшую оградку. Посадила цветы. Подолгу сидела около нее на скамеечке. Научилась разговаривать со своим мужем, чего при его жизни почти не делала. Делилась с мужем своим горем: потеря-то общая - сын. Просила у мужа прощения за их нескладную, короткую совместную жизнь, за сына, которого она не уберегла. Обращалась к нему сердечно и просто: "Отец". Словно они прожили вместе долгую жизнь, состарились и теперь, как это часто бывает в простых дружных семьях, обращались друг к другу не по имени а именно так: "Отец... Мать..."

Ей было так уютно и покойно около него. Из сегодняшнего далека муж уже не казался ей таким грубым, неотесанным, а виделся усталым, опустошенным, изведенным своей непосильной работой. Где уж тут ему было читать страстные монологи? Не театр ведь! Кстати они ни разу не сходили с ним в театр, на концерт. И она "повела" его с собой и в театр, и в филармонию, пытаясь угадать, что ему могло понравиться, а что нет? И протирая влажной тряпочкой барельеф из черного гранита, словно разглаживая морщины на лице, тихо шептала, будто на ухо- Прости... Прости...

Потом садилась опять на скамеечку и советовалась с мужем.

- Как считаешь, Отец, может мне сходить к прокурору? Вдруг от нас с тобой что-то скрывают? Ты веришь, что наш сын жив? И я верю! Живой он!

Ей не пришлось идти к прокурору. Из прокуратуры позвонили сами:

- Мужнина фамилия нам известна. Псевдоним вашего сына -«Волк» - тоже. А девичья ваша фамилия как?

Она ответила, поинтересовавшись: "А зачем это, собственно, вам?"

- Прошла информация по центральному радио. Из Чечни. Журналист, выручая коллегу, сам попал в плен. Фамилия его... Мы думаем, что это ваш сын...

За ночь мать поседела. Утром, поглядев в зеркало, коротко и безжалостно обстригла под корень все свои вьющиеся колечки. Овечки больше не было. Перед ней стояла старая седая женщина с суровым взглядом мужниных глаз.

Позвонила на работу. Предупредила, что она увольняется и поехала на кладбище.

- Не сердись, Отец. Уеду я от тебя... к сыну. Скоро не вернусь. Не жди. Выручать его надо, Отец. Я смогу... Благослови меня.

Рисунок Лилии Сокуренко

Труд-7. - .-


© Тверской академический театр драмы, 2003- | dramteatr.info