ТВЕРСКОЙ АКАДЕМИЧЕСКИЙ ТЕАТР ДРАМЫ
ПЛАВИНСКАЯ НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА
ПРЕССА

Маргарита РЯСКИНА

ИСКУССТВО – НА ПАПЕРТИ

– С КАКИМ настроением вы вступаете в новый театральный сезон? Как сказался на вашем душевном самочувствии кризис?

– С хорошим. На художника, если это настоящий художник, не может влиять экономический кризис. Никакие социальные катаклизмы, экономические кризисы не помешали бы Льву Николаевичу Толстому разразиться статьей “Не могу молчать!”. Художник может молчать только тогда, когда ему нечего сказать. Когда я только поступила в институт, наш мастер Вениамин Иванович Цыганков усадил нас всех и сказал: “Каждый из вас пришел сюда, преследуя свою цель, свою сверхзадачу: кто-то - чтобы выйти замуж, кто-то - чтобы прославиться, кто-то - потому что любит играть, а кто-то - для того чтобы выкрикнуть свое, наболевшее”. Одна из главных причин моего прихода на сцену - желание поделиться своим самым сокровенным. И пусть даже один-два человека воспримут мои слова, я уже счастлива.

– Как вы относитесь к расхожей фразе: театр - храм искусства?

– Есть один храм - Божий, в котором “умолкает всякая плоть”, дом молитвы, покаяния, благодарения. На его паперти стоят театр да и все искусство.

– На паперти - в смысле с протянутой рукой?

– На паперти, то есть в преддверии храма. Не так легко войти в храм. Первые христиане, прежде чем совершить это, три года оплакивали свои грехи, осиливая определенный духовный путь. Паперть - место для художника, а там, за дверьми храма, все умолкает и говорит один Господь.

– Вы не противопоставляете храм театру и, значит, не согласны с мнением некоторых церковных деятелей, которые усматривали в этом искусстве бесовское начало?

– Православная церковь в наше время относится к театру иначе. У Ренуара есть фраза, которая мне очень нравится: “В искусстве важно не что и не как, а – кто”. Это так. Ценность произведения искусства определяет масштаб личности и уровень её духовности. В связи с этим мне вспоминается одна сцена из спектакля “Дети Арбата”, на мой взгляд, очень важная. Измученному на допросе Саше Панкратову священник, его сокамерник, моет ноги и, видя его изумление, говорит: ”Служить Богу можно везде”. Как человек произошел не от обезьяны, так театр - не от Петрушки. Его основанием, как и всей русской культуры, является православие. Культура потому и существует, что есть культ. Русскую классику можно понять только будучи в храме. Тот же "Кодекс строителя коммунизма" наполовину взят из христианства. До сих пор идея коммунизма греет души многих людей. Они не замечают подмены и считают, чтобы быть порядочным человеком, совсем необязательно быть верующим, забывают о том, что в душе порядочного человека живет Бог - его совесть.

– Расскажите, пожалуйста, о ваших корнях.

– Мой папа родом из Нижегородской области, из очень бедной семьи погорельцев, в которой, кроме него, было еще одиннадцать детей. По вероисповеданию родители его православные. В 18 лет он добровольцем ушел на фронт, там же вступил в партию. Прошел всю войну. Его двоюродная сестра - моя крестная - в шестнадцать лет ушла на войну и тоже там вступила в партию. Уже в этом я вижу знак противоречивости нашей эпохи. После войны папа продолжал служить в армии. Наша семья из шести человек: мама, папа, бабушка, брат и моя двоюродная сестренка, которая воспитывалась у нас с двух лет, еще жили в Воркуте, когда о Сталине заговорили как о преступнике. Помню, как был убит этим известием отец, как он рыдал, закрывшись от нас в комнате, на плече мамы. Когда папа демобилизовался, мы уехали из Воркуты. На память папа от художников (заключенных) получил огромную во всю стену картину “Минин и Пожарский”. Под этой картиной я спала все детство. Мои мама, бабушка - из рода Персидсковых, потомственных дворян, по вероисповеданию - старообрядцы. Проблема разделения церкви всегда была моей личной болью. Я сама крещена дважды: один раз на дому своей бабушкой старообрядкой, второй раз - уже в сознательном возрасте - в православной церкви. К образованию детей родители относились очень серьезно. В нашем распоряжении были прекрасная домашняя библиотека и фонотека. На ночь бабушка нас крестила и рассказывала о Иисусе Христе, а мама читала наизусть Пушкина, Лермонтова, Некрасова. После того как мама подарила нам с братом масляные краски, живопись стала моим любимым занятием. Я и сейчас, услышав запах масла, почти пьянею. Было у меня еще одно увлечение: я писала стихи, которые иногда публиковались в местных газетах. Мое отрочество и юность пришлись на время, называемое оттепелью. Мне было шестнадцать лет, когда я написала поэму “О Сталине”, она начиналась так: “Кто-то из “Политехнического” думает о политических”. Я занималась тогда в народном театре в Волгоградском ТЮЗе. Вместе со мной в спектаклях были заняты люди зрелого возраста, среди них рабочие металлургического завода. Благодаря им моя поэма стала ходить по рукам. Скоро о ней узнала моя мама. Напуганная, она потребовала от меня уничтожить рукопись и взяла обещание ничего больше не писать: “Ты не имеешь права писать о том, чего не знаешь!” И, конечно, она была права. О своем дворянстве она говорила неохотно, крайне редко и с большой осторожностью. Как много в нас умещается, как затейливо пере плетаются наши корни - православные и старообрядческие, коммунистические и дворянские. А душа жаждет единения, понимания, любви.

P. S. 1 ноября у Натальи Плавинской день рождения, и «Вечёрка» присоединяется к поздравлениям.

Вечерняя Тверь. -1998.- 30 октября.